Маркс Тартаковский: "К истокам человеческой истории... "

"...

В 2003-м году по христианскому календарю, объявленному Годом Библии, было подсчитано, что Книга Книг к тому времени переведена была уже более чем на две тысячи языков...

Моисею (Моше), которому некогда на Синае были вручены каменные скрижали с Десятью заповедями, Законом, доныне служащим основанием всечеловеческой морали, приписывается авторство первых пяти книг, которыми открывается Библия, -- Пятикнижия /др.евр. Тора -- Учение/.

Пафос Учения -- ИСХОД из рабства, освобождение от привычного состояния древнего человека, воспринимавшегося им как норма.

"Отпусти (освободи) народ мой!", — спустя тысячелетия слова эти, обращенные к Угнетателю, воодушевляли вершителей великих демократических революций Нового времени: Нидерландской (XVI в.), Английской (XVII в.), Американской (Война за независимость Соединенных Штатов, XVIII в.)

Доныне в англосаксонском мире обычны библейские имена, славнейшим из которых явилось имя Авраама Линкольна, борца против рабства (XIX в.)

В XX в. тот же призыв, многократно повторенный в Пятикнижии, был подхвачен Мартином Лютером Кингом, борцом за гражданские права; он звучит в народных спиричуэлс...

Пятикнижие — вероятно, самая значимая книга в истории человечества, на которую ссылается сам Христос в Нагорной проповеди: "Не думайте, что Я пришел нарушить Закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить" (Матф. 5/17).
Это зерно, из которого проросли три мировые религии (также — ислам) и — как следствие и антитеза — рациональная критическая мысль.
Вот почему мы видим в содержании Пятикнижия подлинное свидетельство зарождения цивилизации.

"Пятикнижие полно блуда, — говорят мне. — Дочери сожительствуют с отцом, тесть — с невесткой, сам праотец наш Авраам отказывается от собственной жены, дабы самому устроиться поудобнее... Книга эта полна жестокостей и вероломства. Что после всего этого ее нравоучения?"

Но чего стоили бы нравоучения безо всего этого, на пустом месте? И что крепче свидетельствует о подлинности, облеченной мифом, чем такой жесткий реализм?..

Томас Манн из нескольких страниц Пятикнижия, поведавших нам историю Иосифа, извлек фундаментальнейший немецкий роман — двухтомный, переполненный психологическими реалиями. И зерно всей этой истории увиделось в деталях, более всего восхитивших писателя. Иосиф продан своими же братьями в Египет, Иосиф возвысился там — из раба в хитромудрого вельможу, приближенного к трону, в министра экономики — как сказали бы мы теперь. И пришли братья его из Ханаана, пораженного недородом, за хлебом — и не узнали Иосифа; он же, узнав их, не захотел открыться. И сетовали между собой братья, вероломно продавшие когда-то младшего своего: "И вот его кровь взыскивается" — они здесь жалкие просители. "А того не знали они, что понимает Иосиф, ибо толмач был между ними. И он отвернулся от них, и заплакал..."

Вот, наконец, "не мог долее Иосиф владеть собой при всех, стоявших возле него, и вскричал: "Удалите всех от меня!" И не стоял никто рядом с ним, когда открылся он братьям своим. И возопил он, плача, и услышали египтяне, и услышал дом фараонов. И сказал Иосиф своим братьям: "Я — Иосиф! Жив ли еще отец мой?" И не могли братья его отвечать ему, ибо смутились они пред ним"... (Б. 42\22-24; 45\1-4)

Ну что перед такой сценой — первой в мировой литературе — оба толстенных тома добросовестного немецкого романиста!.. Живое непосредственное движение души героя придает вдруг достоверность казалось бы сказочной ситуации. Можно цитировать еще и еще — достоверность так и брызжет со страниц Торы. Повествователю вроде бы невдомек, что созидается Священная Книга, — так до краев переполнена она подлинностью, часто неприглядной: плутовством, блудом, коварством, жестокостями, доныне, впрочем, переполняющими историю человечества.

Моралистов такая священная книга, естетственно, коробит. "Ветхий завет я не читаю, — пишет Лев Толстой в своих примечаниях к "Краткому изложению Евангелия". — Чуждая нам вера евреев занимательна для нас, как вера браминов". Известны его высказывания об этой книге как "жестокой и безнравственной", этически неприемлемой, переполненной уголовными уликами...

Удивительно почти текстуальное совпадение слов писателя с мыслями Чарлза Дарвина в его "Воспоминаниях", написанных примерно в то же время, но акцентированных не на этической, а на научной стороне дела: "Ветхий завет — с его до очевидности ложной историей мира, с его Вавилонской башней, радугой в виде знамения и с его приписыванием Богу чувств мстительного тирана — заслуживает доверия не в большей мере, чем священные книги индусов или верования какого-нибудь дикаря".

Знать бы ученому, что научные реконструкции Вавилонской башни, гигантского зиккурата Энтеменанки, появятся вскоре в фундаментальнейших трудах по месопотамским древностям...

Лишь величайшим книгам человечества суждено такое пренебрежительное развенчание перед очередным переворотом в их бессмертной судьбе... "Обращаюсь к вашей литературе, которая учит вас разуму и благородству. Какое издевательство! Боги сражаются между собой, как гладиаторские пары, за троян и ахейцев: Венера ранена человеком, когда хотела вынести своего Энея, чуть не убитого тем же Диомедом... Какой поэт после этого не позорил богов, следуя своему наставнику (Гомеру)?"

Так писал в своей "Апологии" Квинт Септимий Тертуллиан, христианский теолог, лишь на склоне лет, впрочем, "открестившийся" от язычества и, заодно, от Гомера, "клеветавшего на богов". Христианину Тертуллиану ближе иное понимание истины: "Сын Божий распят; мы не стыдимся, хоть это постыдно. И умер Сын Божий; это вполне достоверно, ибо ни с чем не сообразно. И после погребения воскрес; это несомненно, ибо невозможно".

Век за веком гомеровы россказни выглядели все более неправдоподобно. Творцы итальянского Возрождения упивались благозвучностью классических гекзаметров, не доверяя, вместе с тем, ни единому их слову. Эстетические восторги росли век от века, величайшие европейцы восхищались фантазией и образной изобретательностью Гомера. Однако, можно ли было поверить в реальность Троянской войны, спровоцированной, по свидетельству поэта, любовными шашнями и ссорой богов?..

Но доверился же Генрих Шлиман Гомеру (само существование которого посейчас не бесспорно), его "Илиаде", — открыл ведь, раскопал в безвестном дотоле холме Гиссарлык при выходе Дарданелл в Эгейское море крепкостенную Трою...

Так не довериться ли и мне, современному, рационально мыслящему историку Книге Книг — Пятикнижию?....."

Читайте новое эссе Маркса Тартаковского.