Копенгаген" in Moscow

25-ого и 26-ого февраля 2003 года в Московском Художественном академическом театре имени А.П. Чехова состоялась премьера широко известного во всем мире спектакля английского драматурга Майкла Фрейна "Копенгаген".

Я присутствовал на второй премьере 26-ого, хочу поделиться с сетевыми читателями своими впечатлениями и сделать некоторые выводы, в основном не о спектакле, что было бы логично, а о кризисном состоянии российского образования, российского интеллекта, которое обозначил "Копенгаген".

Чтобы стало понятно, почему именно "Копенгаген", а не любой иной спектакль, идущий в московских театрах, был выбран мной для рецензии и определенных "оргвыводов", необходимо конспективно обозначить содержание и основные мысли пьесы. 1941 год, сентябрь. Войсками фашистской Германии оккупирована практически вся Европа, идет напряженная война с Англией и пока очень легкая и чрезвычайно победоносная война с Советским Союзом. Нацистская Германия в пике своей военной, экономической и политической мощи. Мало кто догадывается, что через четыре года от мнимого немецкого величия останутся только руины, а германский национал-социализм станет символом всего злого и античеловечного в истории XX века. Именно в это время в оккупированный фашистами Копенгаген к великому датскому физику Нильсу Бору (создателю "наивной квантовой механики" и Копенгагенской интерпретации математического формализма настоящей квантовой механики, учителю практически всех великих "квантовых физиков" прошлого века, Нобелевскому лауреату по физике за 1922 год) приезжает его любимый и самый талантливый ученик, крупнейший немецкий физик, в то время директор Физического института кайзера Вильгельма Вернер Гейзенберг (создатель матричной механики — первого варианта настоящей квантовомеханической теории, соотношения неопределенностей (объяснению сущности этого соотношения, весьма любопытному с точки зрения педагогики, посвящена довольно большая сцена в спектакле), один из создателей Копенгагенской интерпретации, лауреат Нобелевской премии по физике за 1932 год). Положение довольно щекотливое: учитель и ученик, друзья, коллеги, но, кроме того, представитель власти страны-оккупанта и национальная гордость оккупированной страны. Как им вести себя друг с другом, о чем говорить? Кроме того, у Гейзенберга есть сообщение чрезвычайной важности для Бора. Бор принимает Гейзенберга у себя дома, они натянуто говорят о бытовых банальностях, потом идут в сад говорить о главном. Зрители не знают сущности разговора, но видят, как очень быстро два великих физика прощаются друг с другом и расстаются. По фабуле спектакля — навсегда, былой дружбе и совместной работе конец. Согласно исторической правде — нет. После окончания Второй мировой войны Нильс Бор и Вернер Гейзенберг активно переписывались, несколько раз встречались. В сборнике, посвященном шестидесятилетию Гейзенберга, Нильс Бор поместил прекрасную статью о своем бывшем ученике. Гейзенберг, в свою очередь, оставил лучшие в своем роде воспоминания о Боре. Он единственный, кто сумел создать цельный образ "учителя всех квантовых физиков".

Собственно завязка длится минут тридцать. Остальная часть трехчасовой пьесы посвящена анализу того, каковы были причины приезда Вернера Гейзенберга в оккупированную фашистами Данию и о чем был тот загадочный ночной разговор между Нильсом Бором и его ближайшим учеником. Рассматриваются и проигрываются все основные варианты:
а) Гейзенберг хотел выведать у Бора, что тот знает о планах противников Германии в отношении создания атомного оружия (т.е. Гейзенберг сознательно работал на фашистов, а после поражения Германии всеми силами скрывал этот постыдный факт своей биографии);
б) Гейзенберг хотел защитить своего учителя от преследования по расовому признаку (т.к. Н. Бор наполовину еврей);
в) Гейзенберг хотел убедить Бора работать на нацистскую Германию и похвастаться перед ним своим высоким административным положением (нелепая по своей сущности версия, могущая прийти в голову только прагматичным карьеристам с гипертрофированной переоценкой собственной значимости; Гейзенберг, как показывают его научные исследования и монографии, был устроен гораздо сложнее и тоньше, а его отношение к Бору почти автоматически не допускало подобной бестактности);
г) Гейзенберг через Бора хотел предупредить остальной мир, что Германия впринципе может создать атомную бомбу, но немецкие физики не хотят этого делать для Гитлера (с точки зрения англо-саксонских интеллектуалов — это могло быть проявлением "настоящего немецкого патриотизма", но я лично не думаю, что Гейзенберг был банальным предателем своей Родины);
д) Гейзенберг при посредничестве Бора хотел заключить тайный договор между физиками-атомщиками всего мира, чтобы они не пытались создать атомное оружие для своих стран (весьма фантастическая версия, изначально принадлежащая автору книги "Ярче тысячи солнц" Р. Юнгу (русский перевод: М., Государственное издательство в области атомной науки и техники, 1961 г.), которая неоднократно впоследствии опровергалась самим Гейзенбергом);
е) Гейзенберг приехал к Бору, чтобы найти у своего мудрого учителя совет, как ему жить дальше в условиях, когда ради сохранения потенциала немецкой науки ежедневно приходится идти на компромиссы с тупой и догматичной властью, работать, или имитировать работу над тем, что противно его душе и бояться, что бывшие друзья и коллеги, которые теперь за границей среди противников Германии, уже готовят смертоносное атомное оружие, способное погубить не только Гитлера и его приспешников, но сотни тысяч простых немцев, уничтожить пропитанные историей города любимой и несчастной Родины (ах, как знакомо это чувство многим советским ученым, как, несколько иначе, переживают его те, кто сегодня остался работать для науки в России!; я думаю, что именно эта версия ближе всего к реальности).

Соответственно разбирается реакция Нильса Бора на различные варианты поведения своего ученика. Был ли Бор в ужасе, что Гейзенберг прямо сказал, что "продался фашистам" и работает над атомной бомбой, или, наоборот, не понял, что опасаясь наличия тотальной слежки и прослушки Гейзенберг тонко намекал Бору о своем нежелании деятельно участвовать в немецком атомном проекте. Майклом Фрейном предлагается и своя, видимо, оригинальная трактовка, что своим резким отказом от общения с Гейзенбергом, Бор не дал последнему совершить самый главный шаг в теории атомной бомбы: осознать уникальную роль урана 235 как атомной начинки и, тем самым, направил немецких физиков окольными путями через строительство реактора для производства плутония 239. Эта версия не выдерживает критики хотя бы потому, что американцы создали урановую и плутониевую бомбы практически одновременно, поскольку при движении по обоим путям пришлось преодолеть примерно сравнимые технические трудности. Кроме того, всего запаса урана у нацистов, как мы теперь знаем, не хватило бы для создания даже одной урановой бомбы.

В качестве третейского судьи автором пьесы выбрана жена Нильса Бора Маргарет Бор. Она выражает точку зрения "типичного западного обывателя". Именно ей Гейзенберг и Бор пытаются объяснить мотивы своих поступков как в 1941 году, так до и после этой даты. Согласно исторической правде, Маргарет тихая интеллигентная женщина, опора мужа, нежный свет домашнего очага. При реализации же замысла М. Фрейна народная артистка РФ Ольга Барнет вместо образа "западной домохозяйки" убедительно создала образ наглой, склочной и много повидавшей в жизни торговки с московского вещевого рынка, которая на генетическом уровне питает ненависть к "этим вшивым интеллигентам".

А какова игра других актеров? Надо сказать, что в пьесе всего три персонажа, соответственно всего три актера. Очевидно, что от игры каждого из них зависит судьба спектакля. Как я отметил выше, Ольга Барнет, видимо, слишком сильно адаптировала свою героиню к современным российским реалиям. Наиболее удачно сыграл народный артист РФ Борис Плотников. Его герой — Вернер Гейзенберг — по ходу пьесы был вынужден постоянно оправдываться за ЛЮБЫЕ свои действия только потому, что посмел не уехать на Запад, а остаться в фашистской Германии. В подобном контексте сохранить чувство собственного достоинства своего героя, попытаться отразить его правду, его страдания и образ понимания мира так, чтобы зритель хоть иногда оказывался на стороне немецкого физика — большая актерская удача.

Чтобы не быть голословным, приведу несколько примеров тенденциозности подхода Майкла Фрейна к сотворению образа Вернера Гейзенберга. То, что Гейзенберг не только первооткрыватель принципа неопределенности, но и основной создатель квантовой механики, в пьесе практически умалчивается. А между тем, Нобелевский комитет в 1932 году удостоил премией за создание квантовой теории ТОЛЬКО Вернера Гейзенберга в единственном числе! Э. Шредингер и П. Дирак РАЗДЕЛИЛИ Нобелевскую премию, но лишь за 1933 год. Старший товарищ, научный наставник и соавтор многих работ Гейзенберга Макс Борн получил Нобелевскую премию аж в 1954 году за статистическую интерпретацию квантовой механики, а Паскуаль Иордан — второй коллега и соавтор Гейзенберга при создании серии статей, посвященных матричной механике (которую одно время называли теорией Гейзенберга-Борна-Иордана), вообще не стал Нобелевским лауреатом. Таким образом, современники совершенно определенно признали РЕШАЮЩУЮ роль Гейзенберга в создании настоящей квантовой теории. Это признание вечно и не зависимо от политической ситуации, в которой живут потомки великого немецкого физика.

В спектакле явственно обыгрывалась чуть ли не животная ненависть Гейзенберга к Шредингеру. Якобы волновая механика, которую создал Шредингер, являлась конкурентом матричной механике Гейзенберга, а сам Шредингер рассматривался Гейзенбергом еще и как конкурент в борьбе за место в Лейпцигском университете. Это либо сознательное вранье М. Фрейна, либо непонимание драматургом тех физических проблем, вокруг которых шел НАУЧНЫЙ спор в 1930-е годы. Основное, в чем расходились "физики классической школы" и олицетворяющий их точку зрения на квантовые проблемы Эрвин Шредингер с одной стороны и "настоящие квантовые физики", к которым в период 1925-1930 годов можно определенно причислить лишь Гейзенберга и Бора (да, вместе, а не раздельно, как устраивало бы М. Фрейна!), с другой — это вопрос о квантовых скачках. В матричной механике Гейзенберга эти скачки присутствовали явно, в то время как в волновой механике Шредингера эволюция квантовой системы описывалась дифференциальным уравнением в частных производных (уравнением Шредингера), которое эти скачки, казалось бы, не допускало. Таким образом, на основе уравнения Шредингера "физики классической школы" надеялись свести непонятную дискретность квантовой физики к дифференциальной непрерывности физики классической. Эти надежды оказались тщетны. Скоро, в том числе и благодаря Гейзенбергу, выяснилось, что помимо непрерывных и обратимых процессов замкнутой квантовой системы, которые описываются уравнением Шредингера, существуют процессы взаимодействия квантовой системы с макроприбором, необратимые по своей сути, в процессе которых волновая функция квантовой системы СКАЧКОМ принимает одно из своих потенциально возможных значений. Этот процесс называется редукцией волновой функции. Сущность редукции не ясна до сих пор. Однако квантовые скачки Гейзенберга существуют и в теории Шредингера!

И не было никакой необъяснимой ненависти Гейзенберга к шредингеровскому подходу. Тем более что стараниями Дирака и Шредингера быстро была доказана формальная математическая эквивалентность матричной и волновой механики, которые для современных студентов не разделимы в дираковском представлении квантовой теории. Более того, Гейзенберг в 1926 году освоил математический формализм Шредингера и с его помощью решил задачу о нахождении энергетических уровней электронов в атоме гелия, заложив тем самым основы применения современной квантовой теории к объяснению строения сложных атомов! Обо всем этом в пьесе М. Фрейна нет ни слова. Иначе отрицательный образ самодовольного и завистливого Гейзенберга был бы мгновенно разрушен.

Кроме всего вышеперечисленного, Майкл Фрейн дает понять зрителям, что к 1941 году талант Гейзенберга истощился, что некогда великому ученому осталось только пожинать плоды предыдущих своих идей и заботиться о теплом месте на старости лет. Подобные инсинуации опровергаются весьма просто. Достаточно сказать, что в 1943 году Гейзенберг развил формализм матрицы рассеяния, с использованием которого целой плеядой молодых талантливых физиков из разных стран после войны был построен ВЕСЬ математический аппарат современной квантовой теории поля. Квантовая теория поля без концепции матрицы рассеяния Гейзенберга все равно, что Солнечная система без Солнца! Естественно, что зритель не узнает этой информации из пьесы М. Фрейна.

Таким образом, авторская трактовка образа Вернера Гейзенберга в пьесе "Копенгаген" абсолютно не объективна, однако актеру Борису Плотникову удалось в этих сложных условиях очеловечить образ немецкого физика и вызвать к нему симпатию, что я считаю большой актерской и (или?) режиссерской удачей.

Наконец перейдем к фигуре Нильса Бора. Уже только то, что этого великого ученого играет всеми любимый народный артист СССР Олег Табаков, заставляет простого зрителя проникнуться симпатией и уважением к личности датского физика. Что есть кроме этого? Хотя в отдельных сценах спектакля я ловил себя на мысли, что вижу перед собой кота Матроскина с трубкой, но, вцелом, Нильс Бор Олега Табакова соответствует тому образу, который сложился у меня при чтении многочисленных биографий и воспоминаний об отце создателей современной квантовой физики. И это оставило очень хорошее впечатление. Еще одно замечание. К подбору фактов и монологов, характеризующих Нильса Бора, Майкл Фрейн подошел гораздо более взвешенно, чем к материалу, раскрывающему личность Вернера Гейзенберга. Бор — не Бог, не сусальная икона, не дурак, оторванный от жизни и не благородный рыцарь. Он просто глубоко порядочный умный интеллигентный человек, которому жестокий XX-ый век, увы, подбросил в шкаф несколько скелетов.

Подытожу. Майкл Фрейн в "Копенгагене" держится тех представлений о Гейзенберге и Боре, которые являются типичными для западноевропейских интеллектуалов. Эти представления не всегда верны и объективны, но они представляют собой относительно целостное мировоззрение, с которым интересно познакомиться в концентрированном виде. Хотя ни в коем случае не надо его принимать! Образ Маргарет Бор не имеет ничего общего с исторической правдой. Он всего лишь прием, чтобы иметь возможность задавать двум великим ученым прошлого вопросы, характерные для миропонимания современных европейцев. С таким же успехом М. Фрейн мог бы включить в качестве третьего персонажа пьесы себя или выдуманную "Джоан Квестон". Ну а трактовка третьего персонажа "а ля фам рюс" просто ужасна!

Отдельной похвалы достойны художник-постановщик спектакля Александр Боровский и научный консультант Юрий Гапонов. Первый за удивительный дизайн сцены, столь созвучный основной идейной линии постановки. Это нельзя передать словами, это надо видеть! Второй за то, что в насыщенном научной и философской терминологий переводном тексте не было явных ляпов и бессодержательной тарабарщины, которые, например, сильно обесценили столь великий фильм как "Девять дней одного года".

В заключении несколько слов о зрителях в зале. Не знаю, как на первой премьере, но на второй достаточно прямолинейный спектакль оказался УМНЕЕ зрителей в зале. Обидно, но бОльшую часть зрителей составляли конторские мальчики-девочки и дети школьного возраста. Для их умственного развития "Копенгаген" оказался непосильным. Я видел, как стекленели глаза моих соседей, когда артисты со сцены абсолютно связанно и, я бы сказал, в стиле научно-популярных книг типа "Занимательной физики" Я.И. Перельмана, начинали объяснять сущность квантовой теории. Эх, если бы так рассказали о квантовой механике мне, когда я был еще школьником! Мечта! А тут, как от стенки горох. Думаю, что и Табаков, и Плотников ощущали периодическую потерю контакта с залом. Так что оба, выходя из своих образов, пытались отпускать шутка типа "ну хоть это то понятно?", при этом обращаясь явно к залу, а не друг к другу. Зал смеялся... Зал смеялся, когда Гейзенберг говорил о своих душевных терзаниях в параллель с тем, какие технические ухищрения он использует, чтобы оттянуть создание атомной бомбы. Зал смеялся, когда ему пытались весьма поверхностно и не совсем корректно объяснить сущность глубоких мировоззренческих расхождений между концепциями Гейзенберга и Шредингера. Зал смеялся... Господи, как невпопад смеялся этот обывательский зал, когда в момент одного из кульминационных трагических диалогов между Бором и Гейзенбергом на сцену вышла неизвестно как просочившаяся туда кошка и заорала утробно-мартовским голосом! Вот это залу было понятно... В антракте ушла примерно пятая часть зрителей. Красивые, молодые, хорошо одетые. И все как один с недовольными физиономиями и остекленевшими глазами! А еще в фойе на полном серьезе обсуждали, упоминаемый в спектакле Ферми и известный со школы Ферма — это один человек, или два разных... В общем, я наблюдал на премьере ПОЛНЫЙ ПРОВАЛ ЗРИТЕЛЬНОГО ЗАЛА.

Это навело меня на невеселые мысли относительно общего состояния науки и культуры в нашей стране. Мы сколько угодно можем говорить о падении уровня образования вообще, о нежелании молодого поколения учиться думать, об упрощении сознания, вызванного нашествием поп-культуры и культом потребления, но когда видишь реальные факты этого упрощения, то охватывает ужас. Еще лет десять-пятнадцать назад спектакль бы восприняли, его бы критиковали или им бы возмущались, либо наоборот, восторгались практичным западным взглядом на историю. Но, и в этом можно было быть уверенным на сто процентов, зрители сопереживали и содумывали бы актерам, им бы хватило образования, чтобы не стекленеть во время диалогов о физике и воспитания, чтобы не смеяться в ключевых трагических местах постановки. Да и Маргарет Бор была бы добрее к людям...

15-ого марта следующий третий по счету "Копенгаген". Рекомендую ли я на него пойти? "Поколению Пепси", деловым любителям западных боевиков и счастливым лицезретилям всевозможных мыльных опер категорически НЕ советую тратить время и деньги. Не впрок это будет ни вам, ни спектаклю. Разве только по какой-то дикой прихоти хотите снова на три часа попасть в школу, из которой вы в свое время с радостью убежали в "настоящую жизнь" делать деньги... Нет, все равно не стоит. Лучше живите как жили в коробке от "Чупа-чупс" и радуйтесь новой химии, которую вам навязывает потреблять всевозможная реклама. Только смотрите, не перейдите грань между человеком и животным. Ведь назад вернуться очень трудно...

Физикам, особенно квантовым, особенно студентам, я наоборот настоятельно рекомендую сходить на спектакль. И всем умным людям — не физикам — тоже рекомендую отдать от 150-ти до 300-от рублей за билет и сходить. Для чего, ведь выше я только и делал, что критиковал основные идеи пьесы? Наверное, для того, чтобы поддержать актеров, поддержать театр. Чтобы мы и впредь могли надеяться на то, что хоть иногда отечественные театры, отечественное кино, отечественное ТВ будут показывать спектакли, фильмы, передачи не только для удовлетворения примитивных животных инстинктов, но и для ума, для высокого ума, для требовательного ума, для аналитического и естественнонаучного ума. А "Копенгаген", он лишь этап, лишь начало... Или конец. Все зависит от нас... От ВАС!!!

На снимке: Вернер Гейзенберг и Нильс Бор (1934 год). Хотя фашисты уже у власти в Германии, но худшее только впереди. Спустя семь лет встреча Бора и Гейзенберга уже не будет столь дружественной.

Обозрение Николая Никитина "Неизбежность странного микромира"