Маркс Тартаковский: Эволюция жизни — новый взгляд

Не парадоксально ли развитие жизни — от простейших ее форм до мыслящих? Не поражает ли непрерывное усложнение живых форм в процессе эволюции? Надо ли считать, что сложность сродни совершенству, и высшие организмы устойчивее к превратностям судьбы, чем низшие? Вроде бы так оно и есть, если рассматривать отдельные особи: в продолжение жизни бегемота (воробья, акулы) сменяются сотни поколений одноклеточных на его шкуре и в его желудке...

А если рассматривать жизненность вида в целом, рода, семейства? Где ныне гигантские древние амфибии? Где первобытные рептилии во множестве форм — от водных до крылатых, летающих? Где такие высокоразвитые млекопитающие, как пещерный медведь, саблезубый тигр, мамонт? Где, наконец, виды, еще столетием прежде вполне процветавшие: перелетный голубь, бескрылая гагарка?.. Тогда как самые древние формы жизни, даже дохромосомные, прокариоты — бактерии, синезеленые водоросли, простейшие грибки — распространены повсюду и процветают и по сей день.

Еще на заре эволюции был найден прекрасный способ размножения — деление клетки, но природа затем необыкновенно усложнила задачу, изобретя половое размножение, требующее совпадения множества условий. Да, половое размножение способствует перемешиванию генотипов, перекомпоновке признаков, появлению индивидуальных различий, без которых естественному отбору просто делать нечего... Но не естественнее ли в таком случае была бы равнозначность мужских и женских особей, что адекватно вообще отсутствию половых различий? Это, бесспорно, помогло бы выживанию столь частых в природе малых популяций, где поиски партнера всегда проблема.

Эволюция, однако, не пошла по этому "естественному" пути. Все в природе направлено как бы к одному — к сохранению вида. Ради этого особи расточаются самым безжалостным образом. Трутни после брачного полета даже и не допускаются обратно в улей... Многие виды рыб, отметав икру, тут же гибнут...

Вид — это генетически замкнутая система: только особи одного вида, скрещиваясь друг с другом (ни с кем больше), дают полноценное потомство. Межвидовое скрещивание крайне редко и почти всегда непродуктивно. Равно бесплодны как мулы (гибрид кобылы и осла), так и лошаки (гибрид ослицы и жеребца); потомство гибридов, в частности растительных, получаемое в результате усилий селекционеров, склонно к вырождению.

А почему? Ведь именно такое скрещивание и могло бы дать максимальное разнообразие индивидов, причем самых неожиданных, из которых естественный отбор мог бы сберечь наиболее удачные экземпляры... Почему эволюция не привела к генетически открытым системам, к свободному обмену наследственными признаками? Эволюция, однако, пошла по пути максимального усложнения организма.

От ступеньки к ступеньке повышается выживаемость индивидуальной особи и ее потомства: у китенка, находящегося при матери и вскармливаемого ее молоком, куда больше шансов выжить и, в свою очередь, дать потомство, чем у рыбьего малька, вылупившегося из икринки и предоставленного самому себе; тем более у бактерий, хоть и делящейся десятки раз на дню, но и гибнущих массами.

Значит ли, что для природы существеннее все же выживание индивида? Иначе чем же объяснить, скажем, загадочное явление цефализации: возникновение нервной системы, а затем и головного мозга, постоянно усложняющегося в ходе эволюции? Сам Дарвин вставал в тупик перед очевидным вздыманием живой природы. Он писал: "Естественный отбор, или переживание наиболее приспособленного, НЕ предполагает необходимого прогрессивного развития" — то есть усложнения и восхождения по ступеням эволюции.

Попытку дать ответ на эти вопросы делает Маркс Тартаковский.

Маркс Тартаковский